Жизнь сложнее и разнообразнее, чем учебник для медвуза (даже если это учебник по такой увлекательной специальности, как психиатрия). Пока врачи подбирают схемы и титруют дозировки, пока фармакологи разрабатывают следующее поколение антидепрессантов, а друзья и родственники пожимают плечами — «странный он какой-то стал» — пациенты живут со своей болезнью. Как им это удаётся — пусть они лучше расскажут сами.

Екатерина Д.:

— Осознание, что это была именно болезнь, пришло ко мне уже после того, как я её, хотя бы относительно, вылечила. Начала больше разбираться в этом вопросе, читать литературу, смотреть обучающие фильмы на эту тему. И поняла, что это было.

Но начну с самого начала. У моей бабушки, которая воспитывала меня, было что-то вроде невроза навязчивых состояний с психопатическими проявлениями. Мне было около 8 лет, когда она заболела: у неё постоянно случались истерики, она находила у себя какие-то болячки, часто тяжёлые, онкологию, прощалась со мной. Болезнь развивалась, появились навязчивые, бессмысленные для меня, действия — и от меня практически каждый день требовалось принимать участие в происходящем. Например, я должна была по требованию бабушки брать чайник только правой рукой, а чашку — только левой, и произносить при этом определённые бессмысленные фразы, всегда одни и те же, с одной и той же интонацией. После того, как я произнесу фразу, я должна была наливать чай и тут же выливать его обратно в чайник, опять говорить, наливать и выливать. Это все происходило по несколько часов в день, с криками, с плачем, с битьём и угрозами. Для участия в ритуалах бабушка часто будила меня ночью — днём она отсыпалась.

Пару раз бабушку клали в больницу, пролечивали, но выходила она оттуда в состоянии «овоща», с нарушенной походкой, у неё тряслись руки, иногда даже слюна изо рта текла. Но навязчивые действия не уходили — через некоторое время всё начиналось сначала.

Бабушка часто угрожала суицидом, например, когда я не хотела участвовать в этих странных «занятиях». Она выходила на балкон, требовала, чтобы я попросила прощения, говорила, что я буду проклята и буду гореть в аду за то, что не хочу помочь ей — конечно, я плакала, извинялась и снова начинала совершать бессмысленные действия, которые она от меня требовала. Утром я шла в школу, а она ложилась спать. Все, кому я пыталась пожаловаться, «умывали руки»: советовали либо потерпеть, потому что она единственная моя «родная душа», «пожалеть её», либо просто — «не преувеличивать и не драматизировать». Мне либо не верили, либо занимали позицию «хата с краю». Иногда я убегала из дома и по нескольку дней жила на улице, на вокзалах. Меня находили и возвращали обратно, запугивали и угрожали «запереть в психушке», если буду плакать и «говорить чушь». На окружающих моя бабушка производила довольно хорошее впечатление. Ещё бы, ведь она не их заставляла до крови мыть руки, не изгоняла из них бесов, заставляя пить литрами святую воду, не угрожала им суицидом.

Естественно, это всё не могло пройти без последствий. Мне начали сниться кошмары, возникали своеобразные приступы — в момент перехода от бодрствования ко сну меня начинало трясти, как будто бы меня било током через всё тело. Естественно, я просыпалась от этого ощущения, пыталась заснуть — и всё повторялось снова.

Потом стали появляться ночные флешбэки — как я сейчас понимаю, они относятся к типичным проявлениям ПТСР. Когда мне удавалось всё-таки заснуть, мне начинал сниться кошмар, я просыпалась, казалось, что я задыхаюсь, я ползла к окну. Каждый раз мне казалось, что я умираю, настолько тяжело и плохо я себя чувствовала.

Уже потом я поняла, что не кошмар является первопричиной. Наоборот, у меня начинается паническая атака — и уже к ней присоединяется кошмар, он как бы становится её «выражением». Иногда я просыпалась, как будто бы от кошмара, но мне ничего не снилось.

Всё это продолжалось лет 15. Я не могу сказать, что панические атаки преследовали меня постоянно — но случались они регулярно. Жить отдельно я стала в 24 года — и с этого момента мне постепенно начало становиться легче. Но самое интересное, что примерно тогда же и у бабушки началась ремиссия, и заболевание прошло полностью, само собой. Хотя до этого на ней пробовали всё, от таблеток до электрошоковой терапии, а выздоровела она спонтанно, так же внезапно, как и заболела. Сейчас, несмотря на преклонный возраст, она работает, водит машину, ходит в театры — то есть, живёт абсолютно обычной жизнью. Но она-то выздоровела, а у меня осталось посттравматическое расстройство — я болела ещё лет 10 после её выздоровления.

В то время, помимо панических атак, у меня были, как я сейчас понимаю, и депрессивные симптомы. Но я нигде не лечилась, я вообще боялась всей этой психиатрии — я видела, что моей бабушке не становилось легче от лечения, к тому же сама психиатрия ассоциировалась у меня с чем-то карательным или постыдным. Сейчас я, конечно, смотрю на это по-другому, но в возрасте от 20 до 30 идея лечения у психиатра вызывала у меня только ужас. Я сама, я приспособлюсь, я выгребу — примерно так я себя настраивала.

Искала собственные способы справиться со своим состоянием. Иногда получалось, и период от 25 до 28 был попроще, а потом я влюбилась в Андрея. Я была очень счастлива с ним, и на какое-то время все проявления посттравматического расстройства исчезли полностью.

Андрей давал мне ощущение, что «мне ничего не страшно, мне теперь ничего не грозит». Исчезли вынесенные из детства «убеждения», что мне нужно спрятаться, за меня некому заступиться, я подневольный ребёнок, над которым можно издеваться, заставлять делать разные приличные и даже неприличные порой вещи. С каждым месяцем совместной жизни приступы случались всё реже.

Но потом, когда мы расстались, все вернулось с удвоенной силой. Меня как будто бы откинуло назад, в ту девочку — я чувствовала себя одинокой и беззащитной, ребёнком, за которого никто не заступится. У меня развилась серьёзная депрессия, и мне действительно понадобилась помощь, но я, даже если бы хотела, не могла бы дойти до врача. Всё моё существование ограничивалось пределами одной комнаты. Дойти до магазина или забрать ребёнка из школы было очень сложно, я готовилась к этому заранее и всегда почти бегом бежала обратно домой.

Помогла мне моя подруга, врач-терапевт. Она меня навестила и увидела, что я похудела за полгода на 20 килограммов. Она поняла, что у меня не просто плохое настроение или грусть по ушедшему молодому человеку, а что-то более серьёзное. Предложила сходить на консультацию к своему коллеге, но я отказалась, сказала, что ничего не хочу. Тогда подруга сама посоветовалась с коллегой и назначила мне эсциталопрам (антидепрессант), сама его мне принесла, только что в рот не положила. Довольно быстро после начала приёма этих таблеток мир раскрасился новыми красками и всё оказалось совсем не так плохо, как я думала, находясь в депрессии.травм.

К этому моменту я уже считала панические атаки и сложности с дыханием просто частью своей жизни — я не думала всерьёз, что от них можно как-то избавиться. Но от антидепрессанта прошли и они. Я вдруг обнаружила, что могу спать без кошмаров — и это несложно, достаточно просто принимать лекарство. Если раньше кошмары начинались от любого небольшого стресса, я всегда спала с открытым окном, потому что боялась задохнуться, то теперь все это осталось в прошлом.

Я пила антидепрессант около года и благодаря этому поняла, что в лекарствах нет ничего страшного. У меня сейчас нет поводов для обращения к психиатру — я вполне справляюсь и без таблеток: у меня хорошая работа, активная социальная жизнь, молодой человек, друзья. Но даже если бы мне понадобилась помощь психиатра, я едва ли могла бы к нему обратиться — я стала приёмной мамой и опасаюсь, что любое обращение в государственную клинику — это автоматически «учёт», который в дальнейшем может закрыть мне возможность принимать новых детей в свою семью. А мне нравится помогать подросткам. Возможно потому, что у меня не было в своё время такого человека, который бы помог мне, и я очень сочувствую детям со сложной судьбой и понимаю подростковые проблемы.